izumrudik
Как бы рассказали "Красную шапочку":
Эдгар По:
На опушке старого, мрачного, обвитого в таинственно-жесткую вуаль леса, над которым
носились темные облака зловещих испарений и будто слышался фатальный звук оков, в
мистическом ужасе жила Красная Шапочка.
Эрнст Хемингуэй:
Мать вошла, она поставила на стол кошелку. В кошелке было молоко, белый хлеб и яйца.
- Вот, - сказала мать.
- Что, - спросила её Красная Шапочка.
- Вот это, - сказала мать, - отнесешь своей бабушке.
- Ладно, - сказала Красная Шапочка.
- И смотри в оба, - сказала мать, - Волк.
- Да.
Мать смотрела, как её дочь, которую все называли Красной Шапочкой, потому что она
всегда ходила в красной шапочке, вышла и, глядя на свою уходящую дочь, мать подумала,
что очень опасно пускать её одну в лес; и, кроме того, она подумала, что волк снова
стал там появляться; и, подумав это, она почувствовала, что начинает тревожиться.
Ги де Мопассап:
Волк её встретил. Он осмотрел её тем особенным взглядом, который опытный парижский
развратник бросает на провинциальную кокетку, которая всё ещё старается выдать себя
за невинную. Но он верит в её невинность не более её самой и будто видит уже, как она
раздевается, как её юбки падают одна за другой и она остаётся только в рубахе, под
которой очерчиваются сладостные формы её тела.
Виктор Гюго:
Красная Шапочка задрожала. Она была одна. Она была одна, как иголка в пустыне, как
песчинка среди звезд, как гладиатор среди ядовитых змей, как сомнабула в печке.
Джек Лондон:
Но она была достойной дочерью своей расы; в её жилах текла сильная kровь белых
покорителей Севера. Поэтому, и не моргнув глазом, она бросилась на волка, нанесла ему
сокрушительный удар и сразу же подкрепила его одним классическим апперкотом. Волк в
страхе побежал. Она смотрела ему вслед, улыбаясь своей очаровательной женской
улыбкой.
Ярослав Гашек:
- Эх, и что же я наделал? - бормотал Волк. - Одним словом обделался.
Оноре де Бальзак:
Волк достиг домика бабушки и постучал в дверь. Эта дверь была сделана в середине 17
века неизвестным мастером. Он вырезал её из модного в то время канадского дуба,
придал ей классическую форму и повесил её на железные петли, которые в своё время,
может быть, и были хороши, но ужасно сейчас скрипели. На двери не было никаких
орнаментов и узоров, только в правом нижнем углу виднелась одна царапина, о которой
говорили, что её сделал собственной шпорой Селестен де Шавард - фаворит Марии
Антуанетты и двоюродный брат по материнской линии бабушкиного дедушки Красной
Шапочки. В остальном же дверь была обыкновенной, и поэтому не следует останавливаться
на ней более подробно.
Оскар Уаильд:
Волк. Извините, Вы не знаете моего имени, но
Бабушка. О, не имеет значения. В современном обществе добрым именем пользуется тот,
кто его не имеет. Чем могу служить?
Волк. Видите ли... Очень сожалею, но я пришел, чтобы Вас съесть.
Бабушка. Как это мило. Вы очень остроумный джентльмен.
Волк. Но я говорю серьёзно.
Бабушка. И это придаёт особый блеск Вашему остроумию.
Волк. Я рад, что Вы не относитесь серьёзно к факту, который я только что Вам
сообщил.
Бабушка. Нынче относиться серьёзно к серьёзным вещам - это проявление дурного вкуса.
Волк. А к чему мы должны относиться серьёзно?
Бабушка. Разумеется к глупостям. Но Вы невыносимы.
Волк. Когда же Волк бывает несносным?
Бабушка. Когда надоедает вопросами.
Волк. А женщина?
Бабушка. Когда никто не может поставить её на место.
Волк. Вы очень строги к себе.
Бабушка. Рассчитываю на Вашу скромность.
Волк. Можете верить. Я не скажу никому ни слова (съедает её).
Бабушка. (из брюха Волка). Жалко, что Вы поспешили. Я только что собиралась
рассказать Вам одну поучительную историю.
Эрих Мария Ремарк:
Иди ко мне, - сказал Волк.
Красная Шапочка налила две рюмки коньяку и села к нему на кровать. Они вдыхали
знакомый аромат коньяка. В этом коньяке была тоска и yсталость - тоска и усталость
гаснущих сумерек. Коньяк был самой жизнью.
- Конечно, - сказала она. - Нам не на что надеяться. У меня нет будущего.
Волк молчал. Он был с ней согласен.
Эдгар По:
На опушке старого, мрачного, обвитого в таинственно-жесткую вуаль леса, над которым
носились темные облака зловещих испарений и будто слышался фатальный звук оков, в
мистическом ужасе жила Красная Шапочка.
Эрнст Хемингуэй:
Мать вошла, она поставила на стол кошелку. В кошелке было молоко, белый хлеб и яйца.
- Вот, - сказала мать.
- Что, - спросила её Красная Шапочка.
- Вот это, - сказала мать, - отнесешь своей бабушке.
- Ладно, - сказала Красная Шапочка.
- И смотри в оба, - сказала мать, - Волк.
- Да.
Мать смотрела, как её дочь, которую все называли Красной Шапочкой, потому что она
всегда ходила в красной шапочке, вышла и, глядя на свою уходящую дочь, мать подумала,
что очень опасно пускать её одну в лес; и, кроме того, она подумала, что волк снова
стал там появляться; и, подумав это, она почувствовала, что начинает тревожиться.
Ги де Мопассап:
Волк её встретил. Он осмотрел её тем особенным взглядом, который опытный парижский
развратник бросает на провинциальную кокетку, которая всё ещё старается выдать себя
за невинную. Но он верит в её невинность не более её самой и будто видит уже, как она
раздевается, как её юбки падают одна за другой и она остаётся только в рубахе, под
которой очерчиваются сладостные формы её тела.
Виктор Гюго:
Красная Шапочка задрожала. Она была одна. Она была одна, как иголка в пустыне, как
песчинка среди звезд, как гладиатор среди ядовитых змей, как сомнабула в печке.
Джек Лондон:
Но она была достойной дочерью своей расы; в её жилах текла сильная kровь белых
покорителей Севера. Поэтому, и не моргнув глазом, она бросилась на волка, нанесла ему
сокрушительный удар и сразу же подкрепила его одним классическим апперкотом. Волк в
страхе побежал. Она смотрела ему вслед, улыбаясь своей очаровательной женской
улыбкой.
Ярослав Гашек:
- Эх, и что же я наделал? - бормотал Волк. - Одним словом обделался.
Оноре де Бальзак:
Волк достиг домика бабушки и постучал в дверь. Эта дверь была сделана в середине 17
века неизвестным мастером. Он вырезал её из модного в то время канадского дуба,
придал ей классическую форму и повесил её на железные петли, которые в своё время,
может быть, и были хороши, но ужасно сейчас скрипели. На двери не было никаких
орнаментов и узоров, только в правом нижнем углу виднелась одна царапина, о которой
говорили, что её сделал собственной шпорой Селестен де Шавард - фаворит Марии
Антуанетты и двоюродный брат по материнской линии бабушкиного дедушки Красной
Шапочки. В остальном же дверь была обыкновенной, и поэтому не следует останавливаться
на ней более подробно.
Оскар Уаильд:
Волк. Извините, Вы не знаете моего имени, но
Бабушка. О, не имеет значения. В современном обществе добрым именем пользуется тот,
кто его не имеет. Чем могу служить?
Волк. Видите ли... Очень сожалею, но я пришел, чтобы Вас съесть.
Бабушка. Как это мило. Вы очень остроумный джентльмен.
Волк. Но я говорю серьёзно.
Бабушка. И это придаёт особый блеск Вашему остроумию.
Волк. Я рад, что Вы не относитесь серьёзно к факту, который я только что Вам
сообщил.
Бабушка. Нынче относиться серьёзно к серьёзным вещам - это проявление дурного вкуса.
Волк. А к чему мы должны относиться серьёзно?
Бабушка. Разумеется к глупостям. Но Вы невыносимы.
Волк. Когда же Волк бывает несносным?
Бабушка. Когда надоедает вопросами.
Волк. А женщина?
Бабушка. Когда никто не может поставить её на место.
Волк. Вы очень строги к себе.
Бабушка. Рассчитываю на Вашу скромность.
Волк. Можете верить. Я не скажу никому ни слова (съедает её).
Бабушка. (из брюха Волка). Жалко, что Вы поспешили. Я только что собиралась
рассказать Вам одну поучительную историю.
Эрих Мария Ремарк:
Иди ко мне, - сказал Волк.
Красная Шапочка налила две рюмки коньяку и села к нему на кровать. Они вдыхали
знакомый аромат коньяка. В этом коньяке была тоска и yсталость - тоска и усталость
гаснущих сумерек. Коньяк был самой жизнью.
- Конечно, - сказала она. - Нам не на что надеяться. У меня нет будущего.
Волк молчал. Он был с ней согласен.
Просто прелесть!!!
Ocellota, боюсь, что Владимирова не оценила бы таких вольных интерпретаций классики!